Неточные совпадения
Когда, приехав с дачи,
Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы, мать, сидя
пред трюмо, расчесывала
свои пышные волосы, встряхивая головою.
Связи между этими словами и тем, что она говорила о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили
пред дверью, которую он не умел открыть, и — вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас Марина заговорит о себе, о
своей вере, мироощущении.
Соскочив с дивана, Лидия подчеркнуто вежливо приседала
пред нею, Сомовы шумно ласкались, Дмитрий смущенно молчал и неумело пытался спрятать
свою тетрадь, но
Вера Петровна спрашивала...
О, он не в великолепных кардинальских одеждах
своих, в каких красовался вчера
пред народом, когда сжигали врагов римской
веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской
своей рясе.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты
пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от
веры своей и сам же говоришь, что в тот же час был анафема проклят, а коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
А ты-то там
пред мучителями отрекся, когда больше не о чем и думать-то было тебе как о
вере и когда именно надо было
веру свою показать!
Сердце доброе его готово было к услугам и к помощи друзьям
своим, даже и с пожертвованием собственных
своих польз; твердый нрав,
верою и благочестием подкрепленный, доставлял ему от всех доверенность, в которой он был неколебим; любил словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке; знал немецкий и французский язык и незадолго
пред смертию выучил и английский; умел выбирать людей, был доступен и благоприветлив всякому; но знал, однако, важною
своею поступью, соединенною с приятностию, держать подчиненных
своих в должном подобострастии.
— Я исполню долг
свой, Козьма Минич, — отвечал Юрий. — Я не могу поднять оружия на того, кому клялся в верности; но никогда руки мои не обагрятся кровию единоверцев; и если междоусобная война неизбежна, то… — Тут Милославский остановился, глаза его заблистали… — Да! — продолжал он. — Я дал обет служить
верой и правдой Владиславу; но есть еще клятва,
пред которой ничто все обещания и клятвы земные… Так! сам господь ниспослал мне эту мысль: она оживила мою душу!..
Впечатление такое, точно люди пережили
свои несчастия, вчерашний день был последним днем тяжелой, всем надоевшей жизни, а сегодня все проснулись ясными, как дети, с твердой, веселой
верою в себя — в непобедимость
своей воли,
пред которой всё должно склониться, и вот теперь дружно и уверенно идут к будущему.
— «Прости меня, я виновата перед тобою, я ошиблась и измучила тебя. Я вижу теперь, когда убита, что моя
вера — только страх
пред тем, чего я не могла понять, несмотря на
свои желания и твои усилия. Это был страх, но он в крови моей, я с ним рождена. У меня
свой — или твой — ум, но чужое сердце, ты прав, я это поняла, но сердце не могло согласиться с тобой…»
Из разговоров с Мухоедовым я убедился в том, что он остался вечным студентом и ревниво охранял
свой заветный тайничок, хотя беспредельная
вера в содержимое этого тайничка подвергалась сильным искушениям и даже требовала поддержки какого-то Гаврилы,
пред которым Мухоедов преклонялся со свойственным ему самоотвержением, как он раньше преклонялся
пред Базаровым.
Но всехвальная рогожская учительница мать Пульхерия на то, бывало, говаривала: «Был бы в
вере тверд, да был бы всегдашним нашим заступником
пред сильными внешнего мира, и все согрешения его вольные и невольные, яже словом и яже делом, на
свою душу беру».
Все из книг узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто раз передумал, а правой спасительной
веры так-таки и не нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной
веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул
свой мир Господь вседержитель,
предал его во власть сатаны…» И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство…
Подозеров нагнулся и с чувством поцеловал обе руки Александры Ивановны. Она сделала было движение, чтобы поцеловать его в голову, но тотчас отпрянула и выпрямилась.
Пред нею стояла бледная
Вера и положила обе
свои руки на голову Подозерова, крепко прижала его лицо к коленам мачехи и вдруг тихо перекрестила, закрыла ладонью глаза и засмеялась.
— Антоний, мне уже пятьдесят один год от рождения и недолго жить на свете: воспитанный в правилах нашей христианской церкви, издавна несогласной с латинскою, могу ли изменить ей
пред концом земного бытия
своего? День суда небесного близок: он и явит, чья
вера, ваша ли, наша ли, истинная и святая. Но говори, если хочешь.
(Примеч. автора.)] измученный пытками за
веру в истину, которую любит, с которою свыкся еще от детства, оканчивает жизнь в смрадной темнице; иноки, вытащенные из келий и привезенные сюда, чтоб отречься от святого обета, данного богу, и солгать
пред ним из угождения немецкому властолюбию; система доносов и шпионства, утонченная до того, что взгляд и движения имеют
своих ученых толмачей, сделавшая из каждого дома Тайную канцелярию, из каждого человека — движущийся гроб, где заколочены его чувства, его помыслы; расторгнутые узы приязни, родства, до того, что брат видит в брате подслушника, отец боится встретить в сыне оговорителя; народность, каждый день поруганная; Россия Петрова, широкая, державная, могучая — Россия, о боже мой! угнетенная ныне выходцем, — этого ли мало, чтоб стать ходатаем за нее
пред престолом ее государыни и хотя бы самой судьбы?